Ольга Чигиринская - Шанс, в котором нет правил [черновик]

Когда рука Андриевича упала на помост, Майя, кажется, вскрикнула. Крик услышал Руслан — и глянул через стекло.

Как и Майя, он занимался сейчас отбором материала для эфира — но его работа заключалась в другом. Майя оценивала содержание, он — качество записи.

— Оля, ты в порядке? — прозвучало в наушниках.

Она кивнула как болванчик. Вообще-то я одной ногой в обмороке, и… ох, малой, ты тоже что-то почувствовал? Но Русланику лучше или не знать об этом, или узнать постфактум.

Габриэлян поднял руку, поправил очки. Однорукий варк бросился на него с удвоенной яростью, выбил нож, саданул по ребрам, пнул в бедро. Микрофоны уловили отчетливый хруст, Габриэлян упал и остался лежать, дыша с какими-то всхлипами.

И это был конец. Какая резня — он Габриэляна сейчас просто разорвет. Рукой и зубами. Этот может. И, по перекосу рожи судя — хочет.

Нет. Не разорвет, выпьет. У нее, у них на глазах. Песенка заканчивалась… Знал, когда ставил, да? Знал, что против такого старого тебя на больше не хватит. И не ошибся. Как обычно. Две строки, финальный проигрыш — и все.

И тут человек на экране рывком выбросил вперед руки.

Это была уже совсем фантастика. Говорили, что такой номер однажды выкинул кто-то из ОАФ. Причем, прямо в Цитадели. Но все же не на глазах изумленной публики.

Где-то Майя читала, что когда голова Робеспьера покатилась в корзину, женщина, потерявшая сыновей во время террора, крикнула: «Бис!» Она бы позавидовала Майе — та прокрутила взлет и падение головы Андриевича не меньше пяти раз. А потом столько же — фразу про бабушку. Пижон. Ловец на живца. Сирано хренов со своими штуками. Двигаться уже не можешь, а все туда же, хвост распускать. Павлин не…

Нет. Может. Он еще и встает! «Я не совсем это имел в виду…!» М-м-малой, я понимаю, что ты тоже рад, но перестань долбить маме пятками по ребрам, маме больно!

Теперь она истерически и счастливо хихикала, вытирая слезы. Идиотка, чему ты радуешься?! Ты ведь даже не знаешь, пережил ли он свою победу дольше чем на пять минут!

Но чутье говорило: пережил. Этот — пережил.

Ну вот, пожалуйста — свело крестец. Малой, ты допрыгался. Оххх… — Майя встала из кресла. Походить медленно босиком по студии, чтобы лягушонок успокоился. И мама чтобы успокоилась… Коньячку бы маме… Или капелек каких. Хотя какие капельки, когда нам без марки такие листочки шлют… И дальше будут слать, куда денешься. Такая работа и такая семейная жизнь.

— Оля, — наушники лежали на пульте, но Русланик врубил громкость. — Ты мне не нравишься. Что там к тебе пришло?

Она снова надела наушники и села.

— Это совершенно убойный материал, Руслан. Ты должен это видеть, я его сейчас перекину.

А копию — по тому адресу, который летом оставил товарищ команданте…

Если это не утка, не монтаж — нет, не монтаж, это сто пудов не монтаж — и не… розыгрыш, значит в Москве сегодня вечером стряслось что-то из рук вон — и Энею нужно об этом знать. Немедленно. Скорее всего, он уже знает, скорее всего эта… мясорубка — уже отсроченные последствия, но мало ли.

Она вернулась за пульт. Ну, не взыщи, как ты с нами, так и мы с тобой.

— Ни …я себе! — вырвалось у Руслана. — Оля, ты собралась это в эфир давать? Да нас зароют на месте. Вот прямо тут, где мы сидим.

— У меня идея есть, но это не сетевой разговор. Зайди ко мне.

Пять минут спустя она излагала идею:

— Берем оригинал, Simon & Garfunkel «The Sound of Silence». Делаем нарезку — не мне тебя учить, как. На самый убойный ритм. А звуковую дорожку отсюда — она показала на экран, — делаем подложкой. Сначала тихо, а потом она понемногу вытесняет верхний фон. То есть, в музыку ты вместо ударных добавляешь удары. Шаги, дыхание. Все это делаем ритмической основой. А в конце — вот это вот.

Х-хак, бум-бум-бум, голова катится, и «Бабушка-бабушка…»

Лицо Руслана светлело с каждым словом.

— Эта нарезка меньше чем за неделю по всему шарику расползется, — мечтательно сказал он.

Это был всем пожарам пожар. И как хорошо, что по весне цвиркнула «Ласточка» и нарисовался рыжий персонаж из Бабеля, и за лето уклюнутая в самый копчик команда Энея подготовила шесть вариантов рабочей эвакуационной схемы, причем частично в отсутствие шефа, который то японским шпионам головы отпиливал, то наносил всякие непоправимые уроны отечественной культуре…

И как хорошо, что у нас канун Рождества, а значит — атмосфера всеобщей легкой расслабленности всех служб. И так легко потеряться в общем пассажиропотоке. Люди едут на праздники к родственникам и друзьям, отправляются компаниями на лыжные курорты — да и просто выбираются из суетливых городов в тишину пансионатов «зеленой зоны». Двадцать восемь человек ныряют в эту волну — и выныривают где-то с другой стороны, под другими фамилиями, с новым прошлым…

И как хорошо, что у нас не Сибирь, где власти могли бы взять родню в заложники… это если бы ее кто-то собрался искать.

И как хорошо, что пожар удалось потушить менее чем в двое суток…

Главный пожарник сидел в верхнем зале ресторана «Пацюк» на Привокзальной площади города Сумы. Сумы были избраны как золотая середина между двумя транспортными узлами, Харьковом и Курском. Отсюда в любую точку на любом маршруте он попадал максимум за шесть часов. «Пацюк» же представлял собой сеть ресторанов самообслуживания с украинским колоритом, где неплохо стыковались цены, качество еды, комфорт и возможность уединиться. Это делало сеть очень привлекательной для командировочных: в любом городе тебя встречал знакомый ассортимент, бесплатное подключение к Сети и льющийся с потолка ненавязчивый фолк.

Главный пожарный ничем не отличался от типичного командировочного, застрявшего в чужом городе накануне праздников. Молодой человек совершенно заурядной внешности, простой темный костюм, планшетка, комм, наушник. Пожалуй, из картины не очень выбивался и пустой «локоть», сдвинутый на дальний край стола. Мало радости встречать Рождество в одиночку в чужом городе.

Второй «локоть», стоящий перед молодым человеком, картину уже несколько портил. Хотя в Украине «локтем» считались не восемь, а пять «выстрелов», два — это все-таки многовато для досады по поводу испорченного Рождества. Хотя если знать, что молодой человек на самом деле был главным пожарником и двое суток не смыкал глаз, можно понять и два «локтя». Надо же как-то и пожарникам снимать стресс. Три часа назад пожар официально закончился, а молодой человек передал полномочия, так что и с оперативной точки зрения предъявить ему было нечего. Но вот три «локтя» — третий, непочатый, только что принесли, еще хрустальная жидкость покачивалась в «наперстках» — это был явный перебор.

— Это не я, это у них новогодняя акция, — пояснил молодой человек. — Берешь два, третий бесплатно. Присоединяйтесь, бароны.

— Месье знает толк в извращениях, — с уважением протянул Костя и тут же поделил оставшиеся шесть доз поровну между собой и Цумэ. — Ты зачем в отставку подал?

— Потому что я не гожусь, — спокойно пояснил Эней.

Цумэ прислушался к нему. Нет, это не было пьяным самобичеванием. Это было совершенно трезвой оценкой ситуации. А вот то, что командир, приняв на грудь четыреста… хоп! — уже четыреста пятьдесят — остается до ужаса трезвым — это само по себе очень и очень тревожно, даже с учетом масштаба чп.

— Ознакомьтесь, — Эней пальцем двинул к ним планшетку.

— Сутки, значит, — сказал Игорь, когда видео схлопнулось, — Это теперь так называется. Эней откинул голову на подголовник и закрыл глаза.

— Этот сукин сын Андриевич, — сказал он, — проследил нас до агентства. Но он был не пустой. Он знаешь, что сделал? Подвесил стационарное наблюдение. Которое должно было прозвонить в звоночек, появись кто из нас. И делалось это не частным образом и даже не на уровне милиции, а на уровне СБ — потому что иначе мы бы их определили.

— А в августе появился ты…

Эней кивнул.

— Но как они связали тебя и груз? — Кен опрокинул рюмку, закусил картошкой по-полтавски. При его живом весе запрещенная правилами дорожного движения ГДК алкоголя в крови начиналась после двухсот.

Трое одиноких командировочных, застигнутых Рождеством в чужом городе, расслабляются как могут. А что зажигалка у одного из них на самом деле скеллер, так этого со стороны не видно, а не со стороны тоже понятно — поездка-то рабочая.

— Я же говорю, у него был кто-то в Питере. Иначе не получается. Не исключено, что прямо в следственной группе.

— Но тогда выходит, — сказал Цумэ, — что этот кто-то не доложил о контейнере. Ни по начальству, никуда. И почему наша… голова дотерпела до зимы, а не выдвинула обвинение на осеннем сходняке?

— Да чтоб я знал, — Эней скрипнул зубами, — надо было тогда съездить на воды в Форж, надо. Зачистили бы эту голову — все пошло бы иначе.